Мои рассказы

← Назад

ПОЛЕТ ШМЕЛЯ, ИЛИ МАЙСКИЙ ДУРМАН, СОЗДАВШИЙ ШЕДЕВР

ПОЛЕТ ШМЕЛЯ, ИЛИ МАЙСКИЙ ДУРМАН, СОЗДАВШИЙ ШЕДЕВР

Яркое майское солнце с каждой минутой все больше усиливало силу своих и так палящих лучей, которые, чувствуя, как все вокруг подчиняются им, бесчинствовали и проникали во все щели вокруг, беспощадно уничтожая остатки утренней прохлады. Время приближалось к полудню.

Только пышная желто-зеленая ива со своим видом показывала, что она очень рада этим лучам. Ее молодые ветки, отражая полную радость майского дня, проникали в открытые окна первого этажа трехэтажного здания из розового туфа, у входа которого висела небольшая красивая табличка зеленого цвета с надписью «Художественно-графический факультет Ереванского Педагогического Института».

Внутри здания так же, как и на улице царило радостное майское спокойствие. Было непривычно тихо и безлюдно. Только время от времени открывающиеся и закрывающиеся двери художественных мастерских вдыхали импульс жизни в пустые коридоры здания, освещенные солнечными лучами.

Шел уже третий час, когда двенадцать студентов четвертого курса, наслаждаясь майскими лучами солнца, свежим ароматом ивы и приятной прохладой мастерской на первом этаже, грызли гранит искусства. Шло занятие по рисунку.

Честно говоря, гранит вовсе не грызался. Ритмичное шуршание графита о ватман, яркая ива, заглянувшая в открытые окна, и приятный сочный воздух создавали какое-то одурманивающее состояние в мастерской.

Гипсовая голова Сократа, которая стояла на темно-синей драпировке у побеленной стены, чувствовала особую гордость из-за того, что все эти молодые и красивые глаза уже три часа направлены только в его сторону. Но он, как-то не понимал, почему все эти двенадцать человек, которые обычно своими громкими шутками и лошадиным хохотом заглушали весь шум мира, уже почти три часа, не издавая ни единого звука, переносили его белую и слегка пыльную голову на свои ватманные листы. Препод, конечно, не сказал Сократу, что буквально через несколько дней нагрянет сюда экзамен по рисунку.

Я, раскачиваясь на табурете и наслаждаясь майским состоянием легкого экстаза, оценивал свой почти завершенный рисунок, быстро перенося взгляд со своего ватмана на пыльную голову Сократа и обратно. Мой внутренний оценщик, по-ходу, тоже находился в состоянии майского опьянения, так как он уже почти тридцать минут, взвешивая и сравнивая работу, не мог окончательно принять решение. С одной стороны, он был доволен работой, а, с другой стороны, где-то, краем каких-то чувств, ловил мысль о том, что чего-то не хватает; хотя тут же боялся громко заявить об этом, понимая, что черта, которая называется «завершением» очень тонка, и как-бы не переступить эту черту, и не испортить все, поэтому, с ленивым восторгом качаясь на табурете со мной, и утопая в майском блаженстве, не торопился принимать решение.

Не выглядывая из-за своего мольберта, я точно знал, что у всех сейчас такое же состояние, как у меня.

Скоро необычная тишина в мастерской породила какое-то состояние, похожее на ожидание чего-то. Это состояние зависло в воздухе и с каждым вдохом все больше проникало в нас. Я совершенно не знал, чего ждать, но точно чувствовал, что-то сейчас произойдет и каким-то образом разрядит и оживит все вокруг.

Как только я подумал об этом, в открытое окно, минуя ветки ивы, залетел Шмель.

Двенадцать пар зрачков, оторвавшись от Сократа и приличных и не приличных своих внутренних миров, устремились на желтого с черными полосками, (или наоборот) толстого мохнатого шмеля.

Он, конечно, ничего не подозревая, петлял среди мольбертов и красок, то вздымаясь вверх, то пикируя вниз. Потом, совсем не понятно почему, минуя охапки сухих цветов и трав для натюрмортов, несколько раз приземлился на пыльные рамки, которые стояли в углу мастерской со времен первых пустоголовых коммунистов. То ли он там искал что-то, то ли указывал на что-то, было пока не понятно.

Все, по-прежнему, были прикованы к своим табуреткам и тупыми взглядами, молча следили за шмелем.

С одной стороны, было как-то приятно, что шмель залетел в мастерскую, а, с другой стороны, он нарушил что-то очень важное, что и пробудило желание отомстить ему, или, скорее всего, наказать.

Арам, лениво вставая со своего места, умеренными и твердыми шагами, словно солдат на очень важное задание, направился в сторону пыльных рамок, где находился шмель.

Никто не понимал и он тоже, каким образом в это время у него в руках оказалась иголка, но то, что через несколько секунд иголка насквозь пронзила толстого шмеля, было видно и слышно всем.

Шмель жужжал и махал крыльями, как мог, пытаясь освободиться и улететь, но то ли Арам был слишком тяжел для него, то ли он вовсе не хотел освободиться, а, казалось, просто наслаждался на иголке, одним словом, он так и остался там, в руках Арама.

По лицу Арама мгновенно прошла самодовольная и глупая улыбка императора Нерона, всем своим видом показывающая — Я сделал ЭТО.

Все вокруг, по-прежнему молчали и оставались на своих местах, одновременно вкушая коктейль майского аромата ивы, графита и порывистое жужжание полуживого шмеля.

-ПОЧЕМУ??? — задавался вопросом каждый, но при этом все чувствовали странное довольствие.

Спустя несколько секунд, Нероновская улыбка исчезла с лица Арама, уступив место тупому выражению лица — А что дальше????, но тут же сразу появилась знакомая улыбка, сообщавшая: — О...Я придумал.

Быстрыми шагами он направился в сторону Сократа, таща за собой все одиннадцать пар зрачков.

С очень серьезным выражением лица, не упуская из рук шмеля, он виртуозным движением одной ноги, как акробат, подвинул табурет к стене рядом со скульптурой, взобрался на него и пригвоздил еще живого, но уже не жужжащего шмеля к побеленной стене прямо над Сократом, напротив открытого окна с ивой.

Желтая жижа, которая несколькими минутами раньше составляла внутренние органы мохнатого, медленно текла по белой стене, создавая необычный живой и веселый майский узорчик.

Арам, с уставшим, но довольным видом, не оглядываясь назад, направился к своей табуретке и рухнул на нее.

Майские лучики весело играли с тишиной...

- Вот так ЕГО...

Внезапно, как летний гром, разрезали тишину чьи-то слова.

Эти слова, вырываясь из голосовых связок своего хозяина, на несколько секунд зависли в воздухе в пару метров от пыльного пола, потом направились ко всем ушам вокруг, и медленно, как желе, проникая внутрь, дошли до самых отдаленных уголков сознания каждого, кто был в мастерской.

-Вот так ЕГО, — кого его? Эти слова могли быть направлены и к Араму, и Шмелю, и Сократу тоже.

Сократу тем более. Потому что с появлением шмеля у Сократа появился серьезный конкурент, скорее всего Сократ вообще выпал из конкуренции — теперь взгляды, которые все три часа были прикованы только к нему, смотрели в ту же сторону, только чуть выше его...

Я к этому времени уже бросил карандаши, приговорив Сократу — «Завершен».

У меня внутри созревала уже другая картина.

Отодвинув мольберт Лили справа и задев какой-то предмет слева, я направился в сторону окна, откуда открывался прекрасный вид на пригвозденного к стене шмеля. Я стал у открытого окна и, вдыхая полной грудью аромат майской ивы, посмотрел на шмеля.

Несколько минут молчаливого созерцания... и, схватив чьи-то кисти и краски, которые оказались под рукой, я бросился к стене, где был шмель.

Во мне взорвался вулкан созидания. Я красными, желтыми и черными цветами сначала аккуратно обводил узоры, или, скорее всего, путь, который оставили внутренности мохнатого, а потом стал расширяться и дальше творить по стене.

-Добавь охры еще... вскочив с места и нарушая всеобщую майскую тишину, крикнул кто-то, сходу протянув мне банку с охрой, потом синий, — Желтого еще добавь...- Прикрепи сухой цветок сверху, — вот еще.... И пошло... пошло... пошло...

Студенты оживились.

Шмель, оставаясь в центре композиции, тоже ожил и стал излучать мощную энергию, которая через краски и разные предметы с каждой минутой поглощала все больше и больше площади побеленной стены.

Спокойно дремлющая орда студентов взорвалась и мгновенно проглотила трехчасовую тишину.

В одну секунду вся мастерская перевернулась вверх дном. Отовсюду таскали всякие предметы, которые под моим руководством тут же оказались в одной композиции со шмелем на стене, вокруг грохотали мольберты и табуреты, чей-то незавершенный Сократ оказался на полу под ногами орды, потом мигом скомкался, порвался и стал частью великой композиции.

Из-под ног студентов, словно во время нашествия воинов Чингиза, вздымались вверх искры и пыль. Старые доски пола тяжело стонали под ними.

Я, как Зевс, стоя на табурете над облаком пыли и хаоса, командовал парадом, или, скорее всего, командовал парадом Шмель...

Студенты четвертого курса создавали Шедевр.... —Нет, не так... Великие воины искусства создавали Вселенский Шедевр Века...

Всемогущая созидательная стихия, как цунами, поглотила все вокруг — и Иву, и Тишину тоже...

Во всеобщем безумии мой взгляд вдруг остановился на стопке пыльных рамок в углу, где несколько минут назад присел еще живой, но обычный простой шмель, и я понял, где надо искать завершающую, жирную точку. Я быстрыми шагами подошел к рамкам и достал из стопки одну старую, потрескавшуюся рамку коричневого цвета, которая когда-то украшала пустой череп ленина, и забравшись на табурет, повесил ее на гвоздь над шмелем так, чтобы центральная часть коллажа оставалась внутри рамки. Этим останавливая дальнейшее всепоглощающее продвижение коллажа, дабы спасти остальные стены мастерской, а, может, и всего корпуса Худграфа в целом, а, может, и весь Ереван и Май...

Все..!!!


PS. — Через пять лет после окончания института я приехал в Армению и решил навестить своих преподавателей. Кроме того, мне было интересно, что стало с Шедевром.

Войдя в центральный вход нашего корпуса, я увидел его обновленным, пахло свежим ремонтом.... «Жаль», — подумал я и направился в сторону нашей мастерской. Открыв дверь мастерской, так же, как пять лет назад, я увидел там около десяти студентов, которые так же, как когда-то мы, мучили ватман. Поздоровавшись с ними, я повернулся на лево и там, на фоне свежего евроремонта, гордо красовался наш ШЕДЕВР со Шмелем.

Да!!! Настоящее Искусство Живет Вечно!

Теперь точно ВСЕ!

Артур Карапетян